Рождественские дни прошли в пьяном угаре. Сначала разговелись в Киеве после Всенощной службы в Лавре, а затем умчали в Черкассы, где отвели душу в обильных застольях, в лихих танцах и в протяжных песнях. Пожалуй, впервые, за два последних года, Богдан смог почувствовать себя спокойным и раскованным. Ушли в прошлое сомнения по поводу правильно ли он поступает, взбаламутив козаков против шляхты и обнадёжив тысячи тысяч православных «сказками» про «вольную жизнь». Рубикон давно пройден – реки крови разделили прошлое и настоящее. Иллюзий по поводу королевского прощения и панского примирения гетман уже не испытывал. И к любви братьев-козаков он относился с подозрением, прекрасно осознавая, что их преданность, взращённая победами, может не пережить горечь возможных поражений. В какой-то момент Хмельницкий перестал бояться смерти, поскольку поверил в свою избранность и исключительность. Об этих мессианских настроениях гетман поведал за столом королевскому послу Адаму Киселю, пытавшемуся вразумить козацкого вождя и отговорить его от дальнейшей конфронтации с Варшавой.
"Правда в том, что я маленький, незаметный человек, но Бог выбрал меня, и отныне я - самодержец русский, - говорил он верному слуге Яна-Казимира: Я освобожу из польской неволи весь русский народ, если я воевал раньше за себя, то отныне я воюю за нашу веру православную. Польша сгинет, а Русь будет процветать. Я хозяин и воевода Киева, это дал мне Бог с помощью моей сабли!"[Яковенко Н.Я. Нарис історії України з найдавніших часів до кінця ХVІІІ ст. - Генеза, 1997]
Пьяная бравада Богдана произвела на присутствующих огромное впечатление. Это современному человеку подобные речи покажутся пустой болтовнёй, а в XVII веке и простые люди понимали разницу между «самодержцем» и «гетманом». Стало ясно, что Хмельницкий задумал отделить Малую Русь от Речи Посполитой и, более того, стать её «сувереном», то есть владетельным правителем, имеющим право на передачу власти по наследству. Такого рода притязания в эпоху Барокко были вне закона. Претендовать на ту или иную «землю» могли лишь по праву рождения или, на худой конец, получив от сеньора-сюзерена пожалование (лен). Титулы с наследственными правами раздавали неохотно и худородному Богдану вряд ли светило благоволение от Яна Казимира Ваза или от Алексея Михайловича Романова, оспаривающих друг у друга корону Малой Руси. Турецкий султан тоже не мог подарить гетману «княжество» просто так. Для этого нужно было отвоевать его у северных соседей и заставить их отказаться от своих суверенных прав. Только подписав договор с королём или царём Блистательная Порта могла решать судьбу осколка Государства Рюриковичей. Однако, воевать и договариваться при малолетнем султане и незавершённой войне с венецианцами в Стамбуле не спешили.
На что рассчитывал Хмельницкий, когда прилюдно признавался в желании сравняться с монархами? Некоторым свидетелям этой застольной сцены показалось, что гетман малость перебрал медовухи. Однако, для ближнего круга откровения Богдана не были неожиданными. Он ещё в момент Зборовских переговоров громко возмущался тем, что судьбу козаков решают без его участия. Гетман, не стесняясь, крепкими словами бранил Яна Казимира за чванство и надменность и угрожал отделить Киев от Польши, провозгласив там княжество Русское. Ясное дело, что триумфатор битв под Корсунем и Пылявцами княжеский венец примерял на свою голову!
Адам Кисель поначалу места не находил, рассерчав на крамольные речи Хмельницкого. Ему, верному слуге «Его величества», противно было осознавать, что шляхтич может опуститься до подобной низости – шантажировать государство самозванством! Немного успокоившись, старый дипломат чуть по-другому посмотрел на возникшую ситуацию: «А что, если подыграть Богдановым мечтам и заплести интригу, в которой внутри-польский конфликт перетечёт в свару между козаками и Московией?»
Поводом для такого душевного переворота в отношениях между Белокаменной и Войском Запорожским могла стать фигура самозванца Тимофея Анкудинова. Сей персонаж почти десять лет странствовал по Европе, выдавая себя за внука московского царя Василия Иоанновича Шуйского.
Кисель, в очередной раз оказавшись рядом с Хмельницким, намекнул гетману, что тот сможет получить княжество от «законного наследника», если поможет ему восстановить историческую справедливость, вернув царский трон Рюриковичам. И адресок, где находился «царевич», на всякий случай, Богдану передал.
Гетману хватало ума, чтобы не пойти авантюрной дорогой пана Мнишека, но желание надавить на Москву, играя на фобиях «самозванства», подтолкнуло его к опасной дипломатической игре.
Весной 1650 года Хмельницкий направил гонцов в Трансильванию к своему давнему знакомцу Дьёрдю (Георгию) Ракоци, у которого гостил «боярин Шуйский» в сопровождении разношёрстной компании из русских, турецких, сербских и ещё чёрт знает из каких проходимцев. От имени Войска Запорожского «царевича и двор» пригласили приехать в Чигирин. Предложение было принято с радостью, поскольку щедрость стола Ракоци стремительно скатывалась к крохоборству.
Настала пора рассказать правду то ли о десятом, то ли о одиннадцатом самозванце в русской истории. Подробный рассказ о нём оставил в своих записках шлезвиг-гольштейнский дипломат Адам Олеарий [Олеарий Адам. Описание путешествия в Московию / Пер. с нем. А. М. Ловягина. — М.: Российские семена, 1996].
Тимошка, сын Анкудинов, родился в 1617 году в Вологде. Его отец — Демид Анкудинов, бывший стрелецкий десятник, торговал холстом. Мальчик отличался отменным голосом и потому после соответствующего экзамена его определили в хор певчих епископа Вологодского и Великопермского Варлаама. Владыка, которому понравился смышленый отрок, научил его грамоте и греческому языку. В судьбе юного Тимофея приняли участие и другие знатные люди Вологды — воевода князь Львов обучил мальчика латыни, а дьяк воеводской канцелярии Патрикеев взял его на службу.
В семье Анкудиновых случилась беда — в огне пожара сгорели и дом, и лавка с товаром. На помощь пришел епископ Варлаам, приютивший семью погорельцев в своем доме. А вскоре он выдал замуж за Тимофея свою внучатую племянницу Татьяну, дав за нее богатое приданное.
Татьяна и Тимофей жили дружно. У них родился сын, а потом дочь. Родственники были рады за молодую семью, а воевода и дьяк были довольны служебными успехами Анкудинова младшего.
В конце 1630-х годов Патрикеев (кстати, крестный отец Татьяны Анкудиновой) назначается на должность дьяка в приказ Новой чети (ведомство по сбору пошлин с кабаков и трактиров). Нужно сказать, что для провинциального дьяка стать вторым человеком в приказе (начальными людьми там были бояре) — повышение по службе изрядное. Если мерить должность современными мерками, то Патрикеев стал первым заместителем министра.
Перебравшись на новое место службы, Патрикеев потащил за собой и вологодского протеже, сделав его средним, а потом и старшим подьячим. Опять-таки, если перевести должность в современную «табель о рангах», то Тимофей Анкудинов становится начальником департамента (или управления) министерства. Получить такую должность в двадцать пять лет — предел мечтаний!
А жалованье составляло тридцать рублей в год! Если учесть, что ремесленник получал в день одну копейку (стоимость сотни яиц, пары куриц или четверти ведра водки), то совсем даже неплохо. Вот только увлекся парень азартными играми…
Как результат — проиграл жалованье, влез в долги. Потом — продал все приданое жены, включая дом. В общем, слетел мужик с катушек.
Татьяна по началу растерялась, а через некоторое время стала настойчиво отчитывать нерадивого мужа за бесчисленные грехи, грозиться пожалиться крёстному на нестерпимые обиды (бедная женщина места себе не находила с тех пор, когда обнаружила Тимошку в объятиях возлюбленного приятеля). Припёртый к стенке фактами, за которые и со службы могли уволить, и с амвона проклясть, Анкудинов решил избавиться от жены. Он пристроил сынка своего у дружка Ивана Пескова (приходившегося мальчонке крёстным), а сам ночью вернулся домой, запер жену в комнате, и устроил пожар. Затем, собрал пожитки и подался в бега…
Все байки о приключениях Анкудинова похожи друг на друга. Это и понятно! После его ареста и пристрастного допроса в Разбойном Приказе московские власти не стали утаивать «подробности» дела, а достаточно откровенно рассказали «всему белу свету» про то, как вор и самозванец Тимошка государей европейских вокруг пальца обвёл. Вот только в этой версии немало противоречий и нестыковок.
Посудите сами, при хорошей фантазии ещё можно понять, как человек «подлого звания» Анкудинов смог получить прекрасное образование в провинциальной Вологде и попасть на «государеву службу» в Приказ, однако история его женитьбы на внучке «Владыки» вызывает большие сомнения. На дворе царила первая половина XVII века и мезальянс между представителями разных сословий (а семья епископа наверняка относилась к «детям боярским») был невозможен. Что же сподвигло Варлаама на столь опрометчивый, трудно объяснимый шаг? Можно предположить, что опека архиерея над купеческим сынком была не делом случая, а следствием принятых им когда-то на себя обязательств. Скорее всего такое обстоятельство могло приключиться в Смуту, в ту пору, когда одни взлетали, а другие падали на дно.
Не пережили лихолетья Годуновы, Мстиславские, Басмановы и Шуйские… За каждым боярским кланом стояло немало людей, связывающих с ними будущее. Мог и Варлаам быть одним из них и ему могли доверить заботу о мальчике, в жилах которого текла кровь списанных со счетов соперников Романовых. И тогда понятно, почему Вологодский епископ даже в момент «преступного» бегства Анкудинова из Москвы в Польшу не прекратил с ним переписку. А может и сам он посодействовал побегу опекаемого Тимошки?! Ведь история с поджогом и убийством жены возникла в процессе «роспроса с пристрастием». Да и растрата казённых денег до возникновения «дела о самозванстве» не вменялась в вину беглому Анкудинову. [Куковенко В. Одиннадцатый самозванец// Наука и религия. – 1993. – № 7. – С. 14-18]
Всё, что случилось с ним после «сожжения мостов» в Москве позволяет думать о наличии заговора, в котором писарю Тимошке помогли с рекомендациями и советами. Беглец явно не желал связывать судьбу с «гулящими людьми» на Дону или в Сечи, а устремился в Польшу. Там он был принят при дворе Владислава и три года выдавал себя за Иоанна Каразейского, наместника Вологодского и Великопермского. [Трубачев С.С. Анкудинов Тимошка // Русский биографический словарь. — Т. 2. — СПб., 1900. — C. 152.]
Почему польский король приютил во дворце странника из Московии? Очень просто! Владислав считал себя настоящим царём Большой Руси, лишённым престола узурпаторами Романовыми, и в каждом русском диссиденте готов был видеть своего сторонника. Может быть и Варлаамовы весточки в этом случае были важным сигналом о том, что за спиной Анкудинова стоит некая сила.
Почувствовав доверие к своей особе, Тимошка «открылся» перед хозяевами – назвался сыном покойного царя Василия Шуйского (великого князя Московского - вассала Речи Посполитой). Судьба Шуйских для поляков не была тайной – всех их вывезли из Москвы в Варшаву в 1610 году, принудили к присяге, затем «позволили умереть» двум старшим Ивановичам в Гостынинском замке, а младшего Ивана Ивановича в 1619 году вместе с патриархом Филаретом вернули в Москву. Ни у кого из них детей не было. Разве что последнему из рода Андрея Ярославича (брата Александра Невского) удалось по прибытию на родину произвести на свет долгожданного наследника? Если всё так и было, то о рождении ребёнка узнали немногие, поскольку боярин официально в браке не состоял.
Польский король не стал разоблачать самозванство Анкудинова, напротив - приказал увеличить расходы на содержание «боярина Шуйского и его челяди». Попытавшихся возразить ему советников, Владислав IV успокоил: «Нам ведомо, что он вор, но через него я принесу много хлопот Московии». [С. М. Соловьев. История России с древнейших времен. Т. V. М., 1961. С. 485]
Однако «политика» - девушка ветреная! Начавшаяся война Блистательной Порты с венецианцами пробудила у Варшавы интерес к созданию антиосманского союза с Русским царством. В Москве на данное предложение среагировали весьма положительно. Владислав Ваза, чтобы укрепить отношения с правительством Алексея Романова, отказался от прав на «шапку Мономаха». Пребывание соискателя наследства Шуйских в польской столице стало нежелательным.
Пришлось Анкудинову собирать вещи и отправляться к турецкому султану! Путь в Стамбул лежал через Крым. Тимошка, безусловно обладавший незаурядным умом и обаянием, сумел убедить Ислам Гирея в своей «значимости» и «полезности». Для укрепления доверия проходимец принял ислам (смена веры ради политической выгоды – поветрие новой философии!) и добился разрешения посетить Топкапы (дворец падишаха).
Султанское окружение к беглецу отнеслось с лаской и вниманием. Еще бы! Османская империя, находившаяся не в самых лучших отношениях с Московией, была не против использовать в дипломатическом противостоянии с ней такой инструмент, как оспаривание законности прав Романовых на самодержавие. Объявившегося «боярина Шуйского» поселили в просторном доме с видом на голубой Босфор, позволили ему участвовать в посольских приёмах, то есть быть на виду.
О похождениях самозванца Анкудинова в Москве прознали давно и поначалу не особо волновались. Однако, его активная публичная жизнь в Стамбуле и озвученные претензии на русский престол встревожили «посольских псов» (тайную службу Посольского приказа). Великому визирю был заявлен протест и передано требование о выдаче «вора и смутьяна».
Осторожный Мухамед Киуприли пригласил Анкудинова к себе и стал его расспрашивать о прошлой жизни. Чтобы расположить гостя к откровениям визирь позволил выпить лишнего ему и себе. История умалчивает, что Тимошка выболтал «по пьяни» хлебосольному хозяину, но вот о случившемся там с ним конфузе сообщили многие авторы. [Куковенко В. Одиннадцатый самозванец// Наука и религия. – 1993. – № 7. – С. 14-18]
Собравшись сходить по нужде, гость заплутал в лабиринтах дворца вельможи и случайно оказался на женской половине. Вместо того, чтобы поскорее выбраться из опасного места, молодой человек позволил себе подглядеть за обитательницами гарема. За этим занятием его застал евнух и поднял шум. Рассерчавший на Тимошку, хозяин распорядился заточить охальника в тюремную башню. На этом месте история «московского принца» могла и закончиться, но на помощь Анкудинову пришли братья-славяне.
Правящий, тогда султан Ибрагим получил за свои экстравагантные выходки в народе прозвище «Малахольный». Он порядком надоел не только матери Кёсем–султан, но и янычарской гвардии, которая с тоской вспоминала об успешных завоевательных походах при падишахе Мураде. Командиры янычар, с тревогой наблюдавшие за сексуальными оргиями халифа и его безумными расходами на собольи меха и экзотические специи, ждали удобного случая, чтобы отстранить «наместника Бога» и его придворную клику от власти. Пока время для решительных перемен не пришло, заговорщики стремились во всём перечить воле султанских фаворитов. Азар Баши (начальник тюрем и наказаний, выходец из янычарской элиты) намеренно позволил сербским священникам проникнуть в темницу к Анкудинову и помочь ему бежать в Сербию (выбраться самозванцу на свободу помог трюк с переодеванием в рясу священнослужителя).
На новом месте Тимофею показалось, что он схватил, наконец, Бога за бороду. Сербы относились к нему, как к особе «царских кровей». На тот момент в местной православной церкви возобладала идея унии с католиками. Устав в одиночестве противостоять турецкой экспансии, архиереи собрали Собор в Морачском монастыре и обратились к главе Святого Престола с просьбой о покровительстве. В принятом документе сербские ортодоксы пытались выторговать для себя побольше преференций и теперь им был нужен статусный переговорщик, к которому бы с интересом отнеслись в Риме. «Царевич Иван», по их мнению, весьма подходил для этой роли.
Анкудинов, прознав о замыслах святых отцов, очень обрадовался. Он и мечтать не мог о возможности такого визита, а тут «его величество случай» открыл ему дорогу к «Его святейшеству». Подтянул латынь, справил за счёт хозяев несколько эффектных костюмов, собрал сундуки и отправился в Ватикан.
Прибытие «боярина Шуйского» к папскому двору не вызвало большого ажиотажа. Уже при первой аудиенции с Иннокентием X, Тимофей понял, что второй встречи может и не быть. Посол быстро изложил просьбы сербских униатов и неожиданно для принимающей стороны заявил о своём деле. Дескать он - «царевич русский» и призывает «Его святейшество» признать евоные права на царский престол, а взамен будет готов ввести в Московии унию по образцу Брестской. Чтобы убедить папу в искренности своих помыслов, Анкудинов совершает крещение по католическому обряду. Дни и ночи напролёт он молился в римских соборах, беседовал с учёными теологами, читал труды латинских богословов… Особого впечатления на главу Святого Престола такое поведение не произвело. В середине XVII века доверчивость была не в моде.
Аудиенция у Папы Римского
Чутьё у Анкудинова было отменное – решил покинуть Рим, пока не надоел. В сопровождении небольшой свиты из русских, турецких и сербских друзей он выехал в Трансильванию. Местный правитель Дьёрдь II формально подчинялся Блистательной Порте, но Стамбул, увязший по уши в Критской войне, беспрестанно требовал денег и солдат для пополнения быстро редеющего войска, поэтому молодой князь настойчиво искал возможности вернуть страну в мир христианской Европы. Его сепаратистские настроения подогревала неуклюжая политика султанского Дивана, которая, препятствуя созданию сильных правящих династий из местных бояр, делала ставку на ставленников-чужеземцев. Например, в соседней Молдавии турки посадили на трон не то албанца, не то грека – Василия Лупу, а тот раздал княжеские земли многочисленной родне, да ещё стал претендовать на Валашский престол.
Ракоци всеми силами пытался заручиться поддержкой европейских соседей, однако напрямую вести переговоры с ними не смел. Огласка грозила ему султанским «подарком» - шёлковым шнурком. Прибывший из Рима "Джованни Шуйский" мог сгодиться для подобных закулисных переговоров. Пока в голове князя зрели планы дипломатических интриг, в столичную Албу-Юлию прибыли гетманские гонцы. Приглашение погостить в Чигирине пришлось по душе и Анкудинову, и Дьёрдю II, который поручил «русскому боярину» намекнуть Хмельницкому про возможность совместного похода трансильванцев и козаков против никчёмного Яна Казимира (венгр страстно хотел взять реванш над соперником за поражение на выборах в Сейме).
В гетманской столице Чигирине самозванцу вновь повезло. При первом же знакомстве он весьма приглянулся самому влиятельному гетманскому советнику – Ивану Выговскому. Генеральный писарь Войска Запорожского представил «боярина Шуйского» Хмельницкому в самом благоприятном свете, тем более что вес ему придавало и дипломатическое поручение от Ракоци.
Расчувствовавшийся Богдан громогласно пообещал трижды переменившему веру (теперь снова православному) «царевичу» всяческое содействие и поддержку. Понимал ли Хмельницкий, сколь опрометчивы были подобные обещания?
Думается, что да, но весь пройденный гетманом путь за последние два года приучил его действовать согласно правилу: «Или пан, или пропал!». Рациональные поступки козацкого вождя зачастую приводили к отрицательным результатам, поскольку «сильные мира сего» успевали на них среагировать и построить свою контригру. Вот и Алексей Михайлович, обнадёживая братьев-малороссов посулами щедрой поддержки, предпочитал сохранять дружбу с Яном Казимиром. Рассорить их мог лишь серьёзный конфликт интересов. Шашни Хмельницкого с Самозванцем серьёзно тревожили московитов, напоминая им об угрозе новой Смуты. Поскольку юридически гетман был на службе у польского короля, то претензии адресовались не в Чигирин, а в Варшаву. Одновременно Богдан демонстративно вёл переговоры с Москвой о переходе Войска Запорожского в русское подданство, сильно досаждая посполитому королю.
Продолжая дразнить Белокаменную, Хмельницкий помог самозванцу обосноваться в Преображенском Мгарском монастыре в городе Лубны (бывшая столица Вишневецкого) близ русской границы и выделил ему козачью охрану.
Туда спешно выехали путивльские служилые люди Борис Салтанов и Марк Антонов с поручением встретиться с "царевичем" и убедить вернуться домой, заверяя, что государь его прощает и даже намерен "пожаловать" кормлением в одном из воеводств. Анкудинов выслушал их и заявил:
«Если государь меня пожаловал, то пусть пришлет мне свою именную грамоту, где писано будет, что чести этой удостоил не кого-нибудь, а князя Ивана Шуйского!» [С. М. Соловьев. История России с древнейших времен. Т. V. М., 1961. С. 589]
На том и расстались. Пришлось Москве маску благожелательности сбросить и для поимки «вора Тимошки» организовывать его международный розыск, что в ту эпоху было архисложно и архидорого. Согласие польского короля на помощь в этом деле купили обещанием новых территориальных уступок. Хмельницкого же очередной посланец Кремля дворянин Протасьев и уговаривал, и стращал, и совестил. В конце концов, добился он от гетмана универсала (аналог московских указов), согласно которому лубенские власти обязаны были Тимошку задержать и представить ему, Протасьеву, для отправки под конвоем в Москву.
Но «царевича», видать, предупредили, нетрудно догадаться, кто именно. Потому что сыскать его в Лубнах не могли: он как сквозь землю провалился. Так и уехал в Москву Протасьев ни с чем.
Очередной царский поверенный - Василий Унковский, отчаявшись заманить Анкудинова в ловушку, стал искать среди чигиринских козаков молодца, который бы за деньги согласился «царевича» зарубить или «отравой какой окормить». Но поскольку весь Чигирин знал про гетманское покровительство «Шуйскому», желающих подставлять буйную головушку под топор палача даже за мешок червонцев не нашлось. А на категорическое требование Унковского прекратить хитрить и выдать ему самозванца Хмельницкий ответил в запорожских традициях: дескать, от козаков выдачи никому нет, а нарушить стародавний обычай он посмеет только по решению рады. Московский гость настоял собрать козаков, как можно скорее.
Пока полковники и есаулы со всей Малой Руси неспешно съезжались в Чигирин на специально созванный совет, гетман вместе с Выговским придумал, как вывернуться из щекотливого положения. Как раз в это время до малороссов докатилась весть о вызванном вздорожанием хлеба яростном бунте в Пскове, который полыхал с февраля 1650 года. Решимость мятежников подогревал слух, что царь Алексей Михайлович (как и вся династия Романовых) трон занимает будто бы не по праву, а «истинный государь» скрывается у запорожских казаков и скоро придет им на подмогу. То есть речь шла об Анкудинове! Кому же, как не «царевичу Ивану Шуйскому», возглавлять народное восстание, связанное с его именем?! Эту подброшенную как бы невзначай писарем Выговским заманчивую идейку самозванец поймал на лету.
Трудность состояла в том, чтобы переправить его на земли мятежного Пскова. Прямой дороги через русскую территорию не было: царская сыскная служба была настороже. Решили, что «боярину» добираться туда проще будет окольными путями - через Швецию. Но поскольку никаких контактов у восставших козаков со шведами не было, то Анкудинову предстояло вернуться в Трансильванию с универсалом от Хмельницкого (в нем шла речь о согласии на военный союз), убедить Ракоци подключить к антипольской коалиции и Швецию, и тогда с грамотами от князя ехать в Стокгольм.
Все вышло, как задумали в Чигирине. Унковского оставили с носом. А Дьердь Ракоци вооружил полюбившегося прохиндея Тимошку письмом к шведской королеве, в которой клятвенно заверял, что перед ней - истинный московский царевич, и просил помогать ему всем, чем можно…
Интрига с самозванцем показала Хмельницкому, что с Москвой шутки плохи. Там пустым словам не верят и к малороссам относятся подчёркнуто надменно. Это для короля он «вельможный пан», а для русского царя – «наинижайший слуга». Стоит Богдану только присягнуть на верность Алексею Михайловичу, как тут же сотни московитов заявятся в Киевщину и на Черкащину и зажмут пересичный народ в тисках самодержавного закона и порядка.
Взвесив все «за и против», гетман решил проситься под османскую крышу. Если султанская бабка Кёсем послушает Мурад-агу, то можно будет не бояться польского реванша. Вряд ли ляхам захочется иметь дело не только с козаками и татарами, но и с непобедимыми янычарами. «А там глядишь падишах подрастёт и газават соседям объявит. Вот тогда и поторгуемся с ним за козацкие привелеи», - размышлял гетман, наблюдая из окна за неспешными сборами посольской свиты полковника Ждановича, посланного в Константинополь, чтобы соблазнить турок перспективами дружбы с Войском Запорожским.
POST SCRIPTUM
Будет несправедливо, если, повествуя о Хмельницком и его времени, автор оборвёт историю о Тимошке Анкудинове на полуслове. Позвольте мне рассказать о том, чем закончилась одиссея одного из самых ярких героев той эпохи.
Получив от Дьёрдя II Ракоци грамоту о дипломатическом иммунитете, «Иоанн Шуйский» отправился в Швецию ко двору юной королевы Христианы Августы. В приграничной полосе его дважды арестовывают и дважды едва не выдают русским агентам. Однако ему везет, и Самозванец добирается до Стокгольма, где просвещённая королева приходит в восторг от бесед с «русским царевичем». Даже старина Аксель Оксенштерн (глава правительства), впечатлённый смелыми русско-венгерскими проектами, стал лоббировать идею антипольского союза в Риксроде. Но шведские законодатели и слышать не хотели о подготовке к новой войне, и к особе «дипломата Шуйского» особого доверия не испытывали. Чтобы расположить скандинавов к себе, Анкудинов провернул старый трюк: перешёл из католичества в лютеранство (государственная религия Шведского королевства). На этот раз Тимофей промахнулся. Суровые северяне не привыкли к подобным выходкам. Они расценили прозелитизм русского гостя, как отступничество ради выгоды. Больше всех негодовала королева, являвшаяся тайной поклонницей Римско-католической церкви.
Анкудинов оказался в неприятном положении, когда и друзья, и враги утратили к нему интерес. А тут еще в Стокгольм явился дьяк Посольского приказа, которому было поручено подписать выгодные для Швеции торговые соглашения — при условии, что королевство выдаст самозванца…
Словом, Акундинову вновь пришлось бежать. Он вдоволь поездил по Европе, покуролесил в немецких княжествах, принял протестантство и даже сподобился составить автобиографию «царя-философа».
Решив немного отдохнуть от мирской суеты, Тимофей отправился в тихую Голштинию, где его приютил местный герцог Фридрих (прапрадед будущего русского императора Петра III). Поначалу скиталец вызвал у провинциалов немалый интерес, но вскоре всем наскучил. Поэтому прибывшим «посольским псам» не стоило больших трудов уговорить герцога выдать Акундинова русским властям в обмен на торговые преференции.
Тимофея Акундинова доставили в Москву и подвергли допросу с пристрастием. Но даже на дыбе Акундинов не уставал повторять, что он законный русский царь. Ему устроили очные ставки с друзьями, родственниками (в том числе с матерью и сыном!), но он продолжал упорствовать.
В декабре 1653 года не раскаявшийся грешник был четвертован. Его голову выставили на Лобном месте, а усечённые конечности разослали по разным городам. В родной для самозванца Вологде долгое время висела на крюке Тимохина почерневшая рука, напоминая всем о старой истине: «Кто чужое пожелает, то всё своё потеряет!»
Уважаемый читатель! Данная статья является продолжением повествовательного сериала «Хмельнитчина»:
II часть. Богдан Хмельницкий – «чёрный лебедь» Речи Посполитой
III часть. Союз Креста и Полумесяца против Белого орла
IV часть. Огонь козацкой революции
V часть. Смерч на рубежах Великопольских земель...
А если тебе понравился материал, обязательно оцени его и подпишись, чтобы следить за продолжением истории Хмельнитчины. Нам важно видеть, что наш труд востребован и интересен.
Комментариев нет:
Отправить комментарий